ЗАЯВКА: А не скажу, хе-хе)))
НАЗВАНИЕ: Этикет и сакураАВТОР: Jenny LiБЕТА: нет
ФЭНДОМ: ориджинал
ЖАНР: бред у меня с этим туго; я не знаю, что это; наверное, коллективный POV.
РЕЙТИНГ: G
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: практически не вычитано; заявка... не то, чтобы пошла лесом, но одному персонажу досталось особенно сильно... -___-
ПРИМЕЧАНИЯ: Не бейте бедного безмозглого китаиста, он пытался въехать в японские исторические реалии, как мог. Все персонажи являются вымышленными, хотя Токугава Харумори действительно существовал, автор не несет никакой ответственности за соответствие событий и характеров! Если налажала с реалиями японского быта – только не по голове! Ко всему прочему, оно толком не вычитано. В общем, автор ушел убиваться.
ПРИМЕЧАНИЯ-2:
Госанкэ – высший ранг даймё, три великих дома, родственных сёгунам Токугава. Мито - младший из этих домов.
Мэцукэ – в эпоху Токугава ранг чиновников со смутно определенными обязанностями: в военное время являлись офицерами разведки, в мирное – шпионили за даймё в пользу сёгуната, выявляли нелояльных.
Храм Чистой Земли - а автор в курсе, что храму школы Сингон не подобает как-то так называться, но автор уже не может править, у него нет мозга...Цветной водоворот праздничных улиц оглушал криками и смехом, ослеплял яркостью красок и неминуемо затягивал любого проходящего мимо. Аромат цветов наполнил, казалось, весь город, лишний раз напоминая, что сегодня Хана Мацури.
Здесь, на террасе замка, было куда тише и благопристойнее, но и тут чувствовалось общее праздничное оживление – ровно до момента появления высокой фигуры в богатом кимоно.
Разговоры моментально затихли, головы склонились и спины согнулись в почтительном поклоне – еще бы, сам госанкэ дома Мито изволил почтить сегодня своим присутствием праздник Дня рождения Будды.
Глава клана молод, очень молод для того, чтобы возглавлять одну из самых знатных семей страны. Но это не помешало ему уже зарекомендовать себя как умного и жесткого политика. «Ледяной даймё» - так прозвали Токугаву Харумори, шестого главу дома Мито, за глаза. И вправду, на террасе несмотря на теплый весенний день как будто внезапно повеяло холодом. Ничто не дрогнуло в красивом, как у каменной статуи, лице даймё, пока он шествовал к своему месту и выслушивал цветастые приветствия. Окинув взглядом балкон, он привычно отмечал знакомые ему лица – все, как на подбор, выражающие глубочайшее почтение и смирение. Ну, почти все.
читать дальшеТокугава едва заметно заерзал на своем месте и недовольно отвел глаза. Он сам не знал, чем эти двое так его раздражали. Вернее, знал, но не хотел сам себе в этом признаваться. Хотя к поведению этих двоих нельзя было придраться - почтительные поклоны и вежливые улыбки раздражающе соответствовали этикету, - но их глаза говорили отнюдь не об уважении.
Токугава знал, чего стоят все изъявления глубокого почтения, которыми он был окружен с детства. Уж кому, как не родичу сёгуна, знать, что за ними обычно скрывается либо страх, либо жажда выгоды, либо и то, и другое вместе взятые. Вот почему на приемах за маской холодного безразличия Токугавы давно уже пряталось выражение брезгливости. В глубине души Харумори всегда хотелось видеть кого-нибудь, кто мог бы смотреть на него иначе. Однако теперь, случайно встретив здесь, в Кобе, этих двоих, госанкэ-даймё не мог избавиться от раздражения.
Самое обидное было то, что столь раздражающие Токугаву люди не были его подчиненными. Харумори не так часто бывал где-то, кроме столицы и своего замка Мито, нынешняя поездка в Кобэ была явлением довольно-таки из ряда вон выходящим, поэтому ему было непривычно, что кто-то в его окружении может быть не его вассалом. Нет, конечно, госанкэ-даймё ничего не стоило устроить неприятности практически любому смертному в Японии, но не мог ведь он опуститься до того, чтобы привлекать свои связи ради каких-то двух провинциальных наглецов, к которым, на самом деле, и придраться-то не из-за чего…
Токугава снова обвел взглядом собравшуюся вокруг толпу и опять наткнулся на два скучающих взгляда, словно говорящих ему: «Тут и без тебя-то было занудно, а теперь вообще невтерпеж». Даймё вздохнул, стараясь не думать о том, насколько ему хочется согласиться с этим. Плюнуть бы на все, сбросить тяжелое парадное кимоно, пойти в сад, в обманчивую полутень едва начинающих зеленеть деревьев. Туда, где не нужно натянуто улыбаться, выслушивать неискренние заверения в глубочайшем почтении и произносить в ответ не более искренние обещания покровительства.
В присутствии тех двоих это желание становилось особенно острым, словно утраиваясь из-за того, что кто-то еще из присутствующих разделял его.
«Несносные типы… Да как они смеют ходить с такими рожами в моем присутствии?»
Однако внешне даймё ничем не выдал своих мыслей. Маска величественной неприступности была безупречна.
***
Наоя Кейтаро пропускал мимо ушей уже пятую или шестую порцию рассуждений о возвышенном в исполнении какого-то прилипчивого чиновника, когда толпа всколыхнулась, приветствуя вошедшего госанкэ-даймё. «Ну, хотя бы от меня все отстанут», - подумал Наоя. С тех пор, как три года назад он был назначен настоятелем Храма Чистой Земли, вокруг него все время крутились какие-то странные личности, жаждущие порассуждать о возвышенном. Впрочем, в монастыре они долго не задерживались: характер у настоятеля был тяжелый, и не в меру настойчивые посетители рисковали оказаться весьма невежливым способом выставленными за дверь. Это было основной причиной, по которой Наою Кейтаро в Кобе не любили и с удовольствием распускали о нем неоднозначные анекдоты. До сих пор спасала настоятеля только репутация чудака-гения: будучи ребенком из нищей крестьянской семьи, постриженным в монахи, чтобы избавить семью от лишнего рта в голодные годы, к четырнадцати годам он уже стал известен в провинции тем, что свободно читал наизусть почти любой буддийский канон.
В пятнадцать лет на средства местного даймё он был отправлен учиться в Киото в храм Мёсин-дзи, откуда благополучно ушел спустя год обучения, перебравшись в храм То-дзи и сменив школу. Недовольный таким самоуправством даймё лишил своего подопечного финансовой поддержки, однако уже два года спустя Кейтаро приобрел такую известность в качестве последователя школы Сингон, что и без всякого покровительства был приглашен учиться в один из крупнейших монастырей школы.
Настоятель монастыря в двадцати три года – такая карьера вызывала зависть у многих, однако, по-видимому, не вполне соответствовала желаниям самого Наои. Хотя эта должность давала ему множество преимуществ и довольно большую свободу, к ней прилагался и ряд весьма тяготивших настоятеля обязанностей. Среди последних значилась необходимость присутствовать на мероприятиях, подобных сегодняшнему.
Приемы у даймё всегда раздражали Наою обилием лишнего народу. Вокруг скандально известного настоятеля непременно собиралась толпа самых разных личностей, одна половина из которых жаждала благочестивых бесед об Учении, вторая же пыталась всячески поддеть монаха, дабы доказать окружающим, что столь недалекий или безнравственный (нужное подчеркнуть) человек не должен занимать столь почетную должность. И если последние иногда порядком забавляли настоятеля, то от первых хотелось завыть и выбежать вон.
Хотя в последнее время Наоя пропускал мимо ушей большую часть отпускаемых в свой адрес колкостей и лишь рассеянно кивал в такт очередным пассажам, посвященным путям постижения Дхармы. Настоятель не знал, чем он так не нравился этому типу, но с охотой платил ответной неприязнью. К сожалению, возможности выразить ее о монаха не было – они толком никогда не общались, Наоя лишь смутно припоминал, что пару месяцев назад ему представляли этого чиновника, недавно назначенного в Кобе.
«Ну, если я тебе так не по нутру – что ж ты не попытаешься мне это доказать?» - изнывал настоятель желанием «побеседовать» с наглецом. Однако последний сам не лез, лишь бросал в сторону Наои косые взгляды. Впрочем, у монаха почему-то не было сомнения в том, что все его словесные пикировки с недоброжелателями всегда выслушиваются с необычайным вниманием.
«Не хочешь тоже попробовать, м? Что, боишься сесть в лужу? Да не похоже…»
Вот и сейчас Кейтаро периодически чувствовал на себе неприязненный взгляд. Передернув плечами, он заставил себя отвлечься от своих рассеянных размышлений, моментально ухватив смысл беседы, с вежливой улыбкой сказал кому-то любезность, скрывающую за красивой формулировкой утонченную и не сразу понятную гадость, мысленно порадовался результату. Однако ощущение оценивающе-презрительного взгляда в спину не проходило, и игнорировать его было чертовски трудно.
Наоя перевел взгляд с собеседника на восседавшего в отдалении госанкэ-даймё. Вот тоже тот еще тип. Да-да, наслышаны, как же. Глава дома Мито, весь такой прекрасный и совершенный, гордый и непоколебимый. Изображает из себя вселенскую неприступность и спокойствие, а глаза говорят совсем о другом. Да, при дворе, будь то столица или замок провинциального даймё, все носят маски. Маски вежливости, доброжелательства, покорности и тысячи других. Но не у всех за этой маской прячутся такие глаза. В них достаточно огня, чтобы при соответствующем стечении обстоятельств запылала не одна крыша в Японии.
«Так вот кого нынче называют «ледяным даймё»… Любопытно…», - настоятель едва заметно презрительно усмехнулся, возвращаясь к разговору. Каков бы ни был этот Токугава, уж его, Наою Кейтаро, это не касается.
***
За спиной шептались о том, какое положительное впечатление производит молодой Токугава, недавно приехавший в Кобе. Недаром ему уже сейчас пророчат блестящее будущее. Один из трех великих домов, возглавляемый столь достойным человеком, - надежная опора сёгуна. Судя по обилию эпитетов в превосходной степени и прямо-таки прущему патриотизму, все это выступление предназначалось специально для его, Кимуры Кацуро, ушей. Как удобно быть мэцукэ – удобно, но утомительно. Никто точно не знает, чем ты занимаешься, но все подозревают, что услышанное тобой станет известно сёгунату. Правильно, в общем-то, подозревают. Поэтому и стараются в твоем присутствии либо молчать, либо говорить так, чтобы сразу было видно: вот они, самые примерные вассалы. Аж тошно…
Кимура окинул террасу рассеянным взглядом, привычно подмечая мельчайшие детали из-под полуопущенных век. Вокруг госанкэ-даймё царило оживление, многие старались услужить знатному гостю и снискать его расположение.
Нет, Кимура был здесь отнюдь не из-за Токугавы. Конечно, номинально это тоже входило в его обязанности: как-никак, глава дома Мито – тоже вассал сёгуна. Но Кацуро не первый год работал в своем департаменте. Конечно, он включит в донесение свои наблюдения за госанкэ. В самой краткой и нейтральной форме. Двойственное положение великих домов – одновременно подчиненных и родственных сёгуну – всегда вызывало неоднозначное отношение, и вступать на столь скользкую почву Кимура не собирался.
О главе дома Мито действительно немало говорили. Что ж, клану повезло. А может быть и нет. Мито – лишь третий дом, кто знает, понравится ли перспектива его возвышения старшим великим домам. Да и как посмотрит на это правящий дом – тоже неизвестно. Великие дома, носящие фамилию Токугава, – не только опора, но и постоянная опасность для главной ветви рода.
«Пусть кто-нибудь другой сует руку в банку с пауками», - считал Кимура. Однако глубокая убежденность в правоте этого рассуждения не мешала мэцукэ вновь и вновь обращать взгляд в сторону знатного гостя. По какой-то причине Токугава раздражал Кимуру, как никому еще не удавалось. Ну, почти никому. Чиновник недовольно покосился в сторону настоятеля Храма Чистой Земли.
С первого момента, когда по прибытии в Кобе Кимура был представлен настоятелю, у него укоренилась прочная уверенность в том, что этот человек категорически не сочетается с занимаемой должностью. Нет, мэцукэ никогда не был в числе тех, кто пытался доказать это настоятелю – он не сомневался в столь не полагающейся ему остроте языка Наои.
Изо дня в день Кимура повторял себе, что его это вообще не касается. Служители храмов не входят в круг его профессионального внимания, никто не потребует от него отчета о лояльности настоятеля какого-то там храма. И вообще – сколько среди этих настоятелей попадается взяточников, лгунов, даже прелюбодеев. Да рядом с ними Наоя Кейтаро – просто образец благочестия. Ну, подумаешь – славится тяжелым характером и нелюбезностью. Да, вместо того, чтобы демонстрировать образец буддийского смирения, может запросто выставить надоевшего посетителя за дверь (шепотом поговаривают, что не просто выставить, а еще и подбодрить напутственным благословляющим пинком, но это уже, пожалуй, клевета завистников). Но разве это так существенно?
И все же Кимура вынужден был признать, что не может игнорировать существование Наои Кейтаро. Монах его раздражал и вызывал обычно несвойственное Кацуре желание сделать гадость. Отсутствие каких-либо общих поводов для общения только усугубляло это чувство. Кимура никогда не жаловался на то, как у него подвешен язык, и, приведись ему с настоятелем когда-нибудь подискутировать, еще неизвестно, за кем осталось бы последнее слово. Но никакого веского повода заводить беседу с Наоей у мэцукэ никогда не было, выискивать же его Кимура считал ниже своего достоинства.
Молодой даймё дома Мито вызывал до противно сходные чувства. Кимура за годы службы привык к придворному лицемерию, считал его чем-то в порядке вещей и даже порой весьма занимательным. В умелом исполнении лицемерие превращается в искусство, позволяющее балансировать на лезвии меча. Иногда на этом лезвии удается выстроить целые замки, разместить армии вассалов и доходы на миллионы коку – и все это лишь благодаря грамотному балансированию.
Однако в Токугаве Харумори Кимуру бесила маска холодной вежливости, за которой прятался презрительно-надменный, но острый, как катана, взгляд. Хотя он и не напишет этого в отчете, Кимура вовсе не уверен, что у столицы никогда не будет причин опасаться этого человека.
***
Трое мужчин переглянулись, вежливо улыбнулись и украдкой обменялись неприязненными взглядами.
Несколько часов спустя солнце начнет клониться к закату. Стихнут крики и шум, на улицах станет пустынно. И, когда в небо взойдет полная луна, в замковый сад выскользнет безмолвная фигура в небрежно накинутом богатом кимоно. В саду будет пусто, так что никто не увидит, как Токугава Харумори будет тихо гулять по саду, любуясь луной, и как он остановится и надолго замрет под ветвями сакуры, на которых едва начали распускаться бутоны, источающие еще не запах, а едва ощутимый намек на аромат. Что поделать, слава «ледяного даймё» обязывает…
Куда проще Наое Кейтаро: монахи давно уже привыкли к ночным прогулкам настоятеля по монастырскому саду. «Ходил медитировать» - такая удобная отговорка. Никто ведь не увидит, как, стоя под ветвями сакуры, монах размышляет, и губы его кривятся в полуулыбке, которая никак не вяжется с отрешенными думами об Учении.
И тем более никто не станет интересоваться, что будет делать этой ночью Кимура Кацуро – ляжет спать, напьется в кабаке или найдет себе еще какое-нибудь интересное занятие. Да он и сам еще не знает, куда пойдет. Мало ли в Кобе улочек, и на какой-нибудь из них непременно найдется сакура. А уж луну видно отовсюду.
Трудно найти что-то общее в неприступной настороженности замка, отрешенном безмолвии монастыря, хаотическом нагромождении улочек приморского города. Однако в безмолвии весенней ночи бледные звездочки цветов сакуры везде расцветают одинаково.